Весна на Крестовском. "Сеть лиственниц выгнала алые почки..."
Русская лавочка. "В бочонке селедки..."
"Тех, кто страдает гордо и угрюмо..."
Весна на Крестовском
А. И. Куприну
Сеть лиственниц выгнала алые почки,
Белеет в саду флигелек.
Кот томно обходит дорожки и кочки
И нюхает каждый цветок.
Так радостно бросить бумагу и книжки,
Взять весла и хлеба в кульке,
Коснуться холодной и ржавой задвижки
И плавно спуститься к реке...
Качается пристань на бледной Крестовке.
Налево - Елагинский мост.
Вдоль тусклой воды серебрятся подковки,
А небо - как тихий погост.
Черемуха пеной курчавой покрыта,
На ветках мальчишки-жулье.
Веселая прачка склонила корыто,
Поет и полощет белье.
Затекшие руки дорвались до гребли.
Уключины стонут чуть-чуть.
На веслах повисли какие-то стебли,
Мальки за кормою как ртуть...
Под мостиком гулким качается плесень.
Копыта рокочут вверху.
За сваями эхо чиновничьих песен,
А ивы - в цыплячьем пуху...
Краснеют столбы на воде возле дачки,
На ряби - цветная спираль.
Гармонь изнывает в любовной горячке.
И в каждом челне - пастораль.
Вплываю в Неву. - Острова - как корона:
Волнисто-кудрявая грань...
Летят рысаки сквозь зеленое лоно,
На барках ленивая брань.
Пестреет нарядами дальняя Стрелка.
Вдоль мели - щетиной камыш.
Все шире вода - голубая тарелка,
Все глубже весенняя тишь...
Лишь катер порой пропыхтит торопливо,
Горбом залоснится волна,
Матрос - словно статуя, вымпел - как грива,
Качнешься - и вновь тишина...
О родине каждый из нас вспоминая,
В тоскующем сердце унес
Кто Волгу, кто мирные склоны Валдая,
Кто заросли ялтинских роз...
Под пеплом печали храню я ревниво
Последний счастливый мой день:
Крестовку, широкое лоно разлива
И Стрелки зеленую сень.
1920 или 1921
Русская лавочка
В бочонке селедки
Уютными дремлют рядами...
Изысканно-кроткий
Приказчик склоняется к даме:
"Угодно-с икорки?
Балык первоклассный из Риги..."
Кот Васька с конторки
Лениво глазеет на фиги.
Под штофом с полынной
Тарань аромат излучает.
Ужель за витриной
Парижская площадь сияет?
Так странно в Париже
Стоять над кадушкой с морошкой
И в розовой жиже
Болтать деревянною ложкой...
А рядом полковник
Блаженно припал к кулебяке, -
Глаза как крыжовник,
Раскинулись веером баки...
Холм яблок на стойке
Круглится румяною митрой,
Вдоль полки настойки
Играют российской палитрой.
Пар ходит, как в бане,
Дух воблы все гуще и слаще.
Над дверью в тумане
Звенит колокольчик все чаще.
* * *
Тех, кто страдает гордо и угрюмо,
Не видим мы на наших площадях:
Задавлены случайною работой,
Таятся по мансардам и молчат...
Не спекулируют, не пишут манифестов,
Не прокурорствуют с партийной высоты
И из своей больной любви к России
Не делают профессии лихой...
Их мало? Что ж... Но только ими рдеют
Последние огни родной мечты.
Я узнаю их на спектаклях русских
И у витрин с рядами русских книг -
По строгому, холодному обличью,
По сдержанной печали жутких глаз...
В Америке, в Каире и в Берлине
Они одни и те же: боль и стыд.
Они - Россия. Остальное - плесень:
Валюта, декламация и ложь,
Развязная, заносчивая наглость,
Удобный символ безразличных -
"наплевать",
Помойка сплетен, купля и продажа.
Построчная истерика тоски
И два десятка эмигрантских анекдотов...
Между 1920 и 1923
|
